Ты уходишь поспешно, швырнув мне в лицо ключи.
Как обычно, сказав, что прощаемся навсегда.
Город смотрит, как ты пропадаешь в его ночи,
Равнодушно, как смотрят подобные города.
И когда память эха от стука твоих каблуков
Исчезает, и я остаюсь в тишине темноты,
Я решаю изгнать из себя ту мучительную любовь,
Чей побег в бедном сердце моем посадила ты.
Я сижу в темноте у окна, не смыкая глаз,
Не спеша зажигать электрический мутный свет.
Свет из окон чужих для меня подойдет как раз,
Чтобы с корнем любовь вырывать, лучше света нет.
Она пьет жадно кровь, и ее лепестки красны,
Только это становится видимым лишь сейчас.
И тогда я даю себя рвать, словно в дни весны
Разрывает себя земля. И моя печаль
Демонстрирует миру свой бархатный лепесток.
Город смотрит, смеется огнями, шумит в ночи.
Вот над грудью моей поднимается тот цветок,
У которого стебель способен кровоточить.
Я срезаю его, ставлю в вазу - пускай стоит.
Пусть еще постоит, прежде чем навсегда умереть.
Мне еще выкапывать корень. Ужасный вид:
Он застрял между ребер, остался еще на треть.
Ты приходишь наутро, восклицаешь: о боже, где ты взял такой георгин!
(c) Графит
Как обычно, сказав, что прощаемся навсегда.
Город смотрит, как ты пропадаешь в его ночи,
Равнодушно, как смотрят подобные города.
И когда память эха от стука твоих каблуков
Исчезает, и я остаюсь в тишине темноты,
Я решаю изгнать из себя ту мучительную любовь,
Чей побег в бедном сердце моем посадила ты.
Я сижу в темноте у окна, не смыкая глаз,
Не спеша зажигать электрический мутный свет.
Свет из окон чужих для меня подойдет как раз,
Чтобы с корнем любовь вырывать, лучше света нет.
Она пьет жадно кровь, и ее лепестки красны,
Только это становится видимым лишь сейчас.
И тогда я даю себя рвать, словно в дни весны
Разрывает себя земля. И моя печаль
Демонстрирует миру свой бархатный лепесток.
Город смотрит, смеется огнями, шумит в ночи.
Вот над грудью моей поднимается тот цветок,
У которого стебель способен кровоточить.
Я срезаю его, ставлю в вазу - пускай стоит.
Пусть еще постоит, прежде чем навсегда умереть.
Мне еще выкапывать корень. Ужасный вид:
Он застрял между ребер, остался еще на треть.
Ты приходишь наутро, восклицаешь: о боже, где ты взял такой георгин!
(c) Графит
"я по профессии ювелир, учусь на режиссера. работаю кем возьмут" (с)
У кого-то по тонким сосудам неживая течет кислота,
Кто-то дремлет отёком в посуду под урчанье в желудке кота, -
Я смотрю на всё это отсюда, да, с почти что пустого листа...
- Не люби красоту.
- Не буду.
- Никого не спасет красота.
Есть такие, которых пугают чья-то злоба и высота,
Есть такие, которые знают, что вселенная, в общем, проста,
Есть такие, которых снимают, каждый вторник - снимают с креста...
Красота не потребует жертвы - жертва это сама красота.
Есть такие у гениев песни, что душе помогают летать...
Песня лучшая всё ж неизвестна, неуслышана, непонята,
Песен много поют, но, хоть тресни - ни одна из них - верно? - не та.
Красота умирает безвестно; символ тлена - она, красота.
Символ тлена, предвестница праха... Ах, мой мальчик, куда же нам плыть?
Превращаются люди от страха в едкий дым - им хоть мошек травить,
Хоть веревки для новенькой плахи да для шей недовзмыленных вить...
Я - запутавшаяся птаха, крепко лапка попала на нить.
Есть такие места на свете, где не сыщешь ни злобы, ни лжи.
Нет людей там, и только ветер, над пустыней дрожат миражи,
Солнце в камни иссохшие светит и из них выпекает коржи...
Если ложью на крик твой ответят - даже ей научись дорожить.
Научись дорожить тем, как грубо ржавый гвоздь калечит стекло.
Если смертью деревья рубят - то кому-то ведь будет тепло?..
Крови выпьют голодные губы, раны скроются под крыло;
Все, кто живы - грядущего трупы...
Погляди, совсем рассвело.
Ты вчера так безудержно плакал и мечтал о беспечных мирах:
Ободрались эмблемы и лаки, все слова сожгли на кострах,
Растоптали ногами злаки, тайну знавшие о хлебах -
Где найти теперь тайные знаки, что даруют покой на губах?..
Там - в отчаяньи, в гневе, в сомненьи, в нежелании думать и жить;
Там, где цепей ломаются звенья, чтобы новые цепи сложить,
Там, где, встав на секунду с колен, я упаду в ковылях недвижим,
Там, где шепотом выльется пенье, и последний исчезнет зажим -
Там искать, где жесток тот, кто учит, но ужасней его ученик,
Там, где смотрит на землю сквозь тучи гневных страхов пугающий лик,
Там, где шанс на твоё "станет лучше", как еще никогда, невелик,
Там, где мозг отупением мучат по рецептам из сожженных книг...
Там тебя ждут, как прежде не ждали, засыпая с молитвой во рту -
Там, в краю бесконечной печали - вспоминают твою доброту,
Там записан ты тенью в скрижали...
С криком я просыпаюсь в поту.
Нас судьбою друг к другу прижали. Ты опять полюбил красоту.
(с) Lis_Uliss
Кто-то дремлет отёком в посуду под урчанье в желудке кота, -
Я смотрю на всё это отсюда, да, с почти что пустого листа...
- Не люби красоту.
- Не буду.
- Никого не спасет красота.
Есть такие, которых пугают чья-то злоба и высота,
Есть такие, которые знают, что вселенная, в общем, проста,
Есть такие, которых снимают, каждый вторник - снимают с креста...
Красота не потребует жертвы - жертва это сама красота.
Есть такие у гениев песни, что душе помогают летать...
Песня лучшая всё ж неизвестна, неуслышана, непонята,
Песен много поют, но, хоть тресни - ни одна из них - верно? - не та.
Красота умирает безвестно; символ тлена - она, красота.
Символ тлена, предвестница праха... Ах, мой мальчик, куда же нам плыть?
Превращаются люди от страха в едкий дым - им хоть мошек травить,
Хоть веревки для новенькой плахи да для шей недовзмыленных вить...
Я - запутавшаяся птаха, крепко лапка попала на нить.
Есть такие места на свете, где не сыщешь ни злобы, ни лжи.
Нет людей там, и только ветер, над пустыней дрожат миражи,
Солнце в камни иссохшие светит и из них выпекает коржи...
Если ложью на крик твой ответят - даже ей научись дорожить.
Научись дорожить тем, как грубо ржавый гвоздь калечит стекло.
Если смертью деревья рубят - то кому-то ведь будет тепло?..
Крови выпьют голодные губы, раны скроются под крыло;
Все, кто живы - грядущего трупы...
Погляди, совсем рассвело.
Ты вчера так безудержно плакал и мечтал о беспечных мирах:
Ободрались эмблемы и лаки, все слова сожгли на кострах,
Растоптали ногами злаки, тайну знавшие о хлебах -
Где найти теперь тайные знаки, что даруют покой на губах?..
Там - в отчаяньи, в гневе, в сомненьи, в нежелании думать и жить;
Там, где цепей ломаются звенья, чтобы новые цепи сложить,
Там, где, встав на секунду с колен, я упаду в ковылях недвижим,
Там, где шепотом выльется пенье, и последний исчезнет зажим -
Там искать, где жесток тот, кто учит, но ужасней его ученик,
Там, где смотрит на землю сквозь тучи гневных страхов пугающий лик,
Там, где шанс на твоё "станет лучше", как еще никогда, невелик,
Там, где мозг отупением мучат по рецептам из сожженных книг...
Там тебя ждут, как прежде не ждали, засыпая с молитвой во рту -
Там, в краю бесконечной печали - вспоминают твою доброту,
Там записан ты тенью в скрижали...
С криком я просыпаюсь в поту.
Нас судьбою друг к другу прижали. Ты опять полюбил красоту.
(с) Lis_Uliss
О невидимых друзьях (попытка детского)
Я гулял не один, как
все врут про меня. Мой друг --
девочка-невидимка,
что значит "не видно рук,
не видно ушей и носа,
веснушек, гольфиков, кос".
Мы ели с ней абрикосы,
невидимый абрикос
слегка пресноват, что значит
"не кислый, не сладкий, не
солёный". Катали мячик
и строили из камней.
Всё было в полном порядке,
что значит "всё хорошо".
Потом мы играли в прятки,
и я её не нашёл.
Нынче валяюсь дома:
ангина, что значит "жар,
горло болит, и мама,
вздыхает, в руке держа
градусник", а снаружи
ветреный хмурый день.
Кто-то скачет по лужам
(рябь видна на воде) --
кто-то, кого не видно,
очень слышно зато.
Я пирожок с повидлом
прячу в карман пальто.
я наливаю чаю
в термос. Обут. Одет.
Вдруг она там скучает,
а я неизвестно где.
(c) lllytnik
Я гулял не один, как
все врут про меня. Мой друг --
девочка-невидимка,
что значит "не видно рук,
не видно ушей и носа,
веснушек, гольфиков, кос".
Мы ели с ней абрикосы,
невидимый абрикос
слегка пресноват, что значит
"не кислый, не сладкий, не
солёный". Катали мячик
и строили из камней.
Всё было в полном порядке,
что значит "всё хорошо".
Потом мы играли в прятки,
и я её не нашёл.
Нынче валяюсь дома:
ангина, что значит "жар,
горло болит, и мама,
вздыхает, в руке держа
градусник", а снаружи
ветреный хмурый день.
Кто-то скачет по лужам
(рябь видна на воде) --
кто-то, кого не видно,
очень слышно зато.
Я пирожок с повидлом
прячу в карман пальто.
я наливаю чаю
в термос. Обут. Одет.
Вдруг она там скучает,
а я неизвестно где.
(c) lllytnik
суббота, 01 декабря 2012
Название: Doctor Who: Silent film
Автор: Liriko ( взбалмошный ёжик)
Фандом: Doctor Who
Пейринг/персонажи: 9,10,11 Доктора, Мастер, Донна - основные
Музыка: цирковая
Автор: Liriko ( взбалмошный ёжик)
Фандом: Doctor Who
Пейринг/персонажи: 9,10,11 Доктора, Мастер, Донна - основные
Музыка: цирковая
Рогалики и снег
Мне не хотелось бы снова,
как когда-то,
сидеть в книжном магазине
в январский день
и есть рогалики
с моей сестрой,
наблюдая, как падает снег
в деловом квартале Чикаго,
как вспыхивают огоньки,
испросив разрешение
у темноты.
Сестра пила какао
из огромной чашки,
за нашими спинами стояли успокаивающие
ряды книг, белые лампочки
украшали зимние ветки за окном,
и трагедия еще не произошла.
Поэтому мне хочется оставить
все как есть: пусть снег
искрится, какао источает пар,
рогалики лежат в ожидании
на белой тарелке
как можно дольше.
_____________
Сделка
(из цикла “Памяти отца”)
Это стоило ему всего,
но он таки купил целый год.
И поскольку год теперь принадлежал ему,
он владел небом,
вулканами
и каждой молекулой
Вселенной.
Конечно, дороговато, рассуждал он,
но — смотрите-ка! — всё теперь его.
Минуты и четверти часа -
вся длинная их вереница -
принадлежали ему,
и месяцы тоже, двенадцать долгих месяцев,
выстроившихся в ряд.
К тому времени, как
его отрывной настольный календарь
похудел до двух листков,
он подготовил еще одну, надежнейшую сделку
касательно того,
что должно воспоследовать.
(с) Джули о`Каллахан
Мне не хотелось бы снова,
как когда-то,
сидеть в книжном магазине
в январский день
и есть рогалики
с моей сестрой,
наблюдая, как падает снег
в деловом квартале Чикаго,
как вспыхивают огоньки,
испросив разрешение
у темноты.
Сестра пила какао
из огромной чашки,
за нашими спинами стояли успокаивающие
ряды книг, белые лампочки
украшали зимние ветки за окном,
и трагедия еще не произошла.
Поэтому мне хочется оставить
все как есть: пусть снег
искрится, какао источает пар,
рогалики лежат в ожидании
на белой тарелке
как можно дольше.
_____________
Сделка
(из цикла “Памяти отца”)
Это стоило ему всего,
но он таки купил целый год.
И поскольку год теперь принадлежал ему,
он владел небом,
вулканами
и каждой молекулой
Вселенной.
Конечно, дороговато, рассуждал он,
но — смотрите-ка! — всё теперь его.
Минуты и четверти часа -
вся длинная их вереница -
принадлежали ему,
и месяцы тоже, двенадцать долгих месяцев,
выстроившихся в ряд.
К тому времени, как
его отрывной настольный календарь
похудел до двух листков,
он подготовил еще одну, надежнейшую сделку
касательно того,
что должно воспоследовать.
(с) Джули о`Каллахан
Циники.
— Ольга, я пpошу вашей pуки.
— Это очень кстати, Владимиp. Hынче утpом я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центpальное отопление. Если бы не ваше пpедложение, я бы непpеменно в декабpе пpевpатилась в ледяную сосульку. Вы пpедставляете себе, спать одной в кpоватище, на котоpой можно игpать в хоккей?
— Итак…
— Я согласна.
Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается; со вздохом повоpачивает голову в мою стоpону.
— Ужасно, ужасно, ужасно! Все вpемя была увеpена, что выхожу замуж по pасчету, а получилось, что вышла по любви. Вы, доpогой мой, худы, как щепка, и в декабpе совеpшенно не будете гpеть кpовать.
(c) Ночной Попутчик
— Ольга, я пpошу вашей pуки.
— Это очень кстати, Владимиp. Hынче утpом я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центpальное отопление. Если бы не ваше пpедложение, я бы непpеменно в декабpе пpевpатилась в ледяную сосульку. Вы пpедставляете себе, спать одной в кpоватище, на котоpой можно игpать в хоккей?
— Итак…
— Я согласна.
Ольга тяжело поднимает веки, посыпанные усталостью; потягивается; со вздохом повоpачивает голову в мою стоpону.
— Ужасно, ужасно, ужасно! Все вpемя была увеpена, что выхожу замуж по pасчету, а получилось, что вышла по любви. Вы, доpогой мой, худы, как щепка, и в декабpе совеpшенно не будете гpеть кpовать.
(c) Ночной Попутчик
"In war, victory.
In peace, vigilance.
In death, sacrifice."
(Grey Warden motto)
In peace, vigilance.
In death, sacrifice."
(Grey Warden motto)
вот у моей сестры - золотистый взгляд, медная кожа, лучших шелков наряд. тонкая, хлестко-гибкая, будто прут, вся - постоянный танец, соблазн, изгиб. сотни мужчин любили мою сестру, тысячи - не решались ее любить.
учит сестра меня: придыхаешь чуть, дрожью руки, пылинкою по лучу, это легко, как гладить ручных зверей...
медленно догорают дрова в костре. я не хочу быть пешкой в такой игре.
впрочем, и королевою - не хочу.
брат мой - меня сильнее, смелей, умней, он говорит о долге и о стране, планы рисует, чертит расчет атак, мол, нам нельзя промедлить ни пары дней...
... я не бывала ни на какой войне, не понимаю, что он находит в ней, чем эти войны лучше кабацких драк? да, я умею драться - когда зажмут в угол, когда дыханье несет чуму, если кому не справиться одному... только другого, верно, желает брат.
брат мой - потомок принцев и королей, правь - и тебе воздастся и трон, и плеть, статуи, книги, женщины, гобелен.
пусть заметает снег мой вчерашний след.
где-то меж черной бездны и белых врат движется к югу маленький мой отряд. барды, бастарды, братья и беглецы, дети без матерей, без сынов - отцы, над головами тихо встает заря. холод равнин морозит во рту слюну, легкие застывают - и не вздохнуть.
каждый имеет право свой выбрать путь. мой - это конский пот, звон мечей с утра, серая крепость, спрятанная во льду.
но если к двери дома подступит мрак, если придет слепой беспощадный враг, брат и сестра, зовите - и я приду.
(с) wolfox
Лучший вид на этот город
Если ночью отправиться в город, подбитый тьмой, как бывает осенняя куртка подбита мехом, и ловить звездопад, и шептать «этот город — мой», и жалеть, что отсюда в студенчестве не уехал в мир, где климат прекрасен и плещется океан о бетонные стопы какой-то из вечных статуй, где становятся близкими пальмы далёких стран и где Анды намного доступнее, чем Карпаты, то мечты о свободе становятся вдруг тюрьмой для тебя, безнадёжно влюблённого Арлекина; ты стоишь со штыком, как японский городовой в декабре у ворот обескровленного Нанкина. Вроде он для тебя, он раздвинул своё нутро, предоставив тебе и запасы свои, и женщин, и свою паутину грохочущего метро, и остатки от праздников, мимо тебя прошедших, мол, бери, мой хороший, хватай, коли хватит сил, обгрызай мои звёзды, царапай мои фасады; только город тебя, как и водится, не спросил, что тебе самому в его каменных джунглях надо.
Так и смотришь на небо; взлетающий самолёт незаметно сигналит: смотри, я бегу отсюда. И ты думаешь: может быть, всё-таки упадёт, оправдав этой смертью надежду твою на чудо и твою правоту, потому как остаться здесь невозможно, не веря в достойность ходьбы на месте, но ты знаешь, мой маленький, в этой стране чудес не бывает без связей, рубля, шантажа и лести. Если город не давит, то это ты так привык, что совсем незаметной становится тяжесть слова, он кладёт на тебя белокаменный свой язык, и всё время чуть-чуть добавляет, опять и снова вынуждая искать оправдание тем делам, что когда-то вполне можно было означить ленью, а теперь — ни за что, и ты делишься пополам для того, чтоб успеть стать и снайпером, и мишенью.
То есть ты — это я. Про себя во втором лице говорить много легче, поскольку давать советы нынче каждый горазд, каждый знает один рецепт, как попасть на балет или в оперу без билета, как решить все проблемы за десять лихих минут, как найти и работу, и дом, и жену с зарплатой; только эти же люди, как щепку, тебя сомнут и не спросят: «Дружок, что по сердцу тебе здесь надо?»
Я стою наверху. На зубце крепостной строки. На кремлёвской звезде. Подо мною кипит Гоморра.
Я — японский солдат. Я готовлюсь войти в Нанкин. Генерал обещал, что подарит мне этот город.
(c) Тим Скоренко
Если ночью отправиться в город, подбитый тьмой, как бывает осенняя куртка подбита мехом, и ловить звездопад, и шептать «этот город — мой», и жалеть, что отсюда в студенчестве не уехал в мир, где климат прекрасен и плещется океан о бетонные стопы какой-то из вечных статуй, где становятся близкими пальмы далёких стран и где Анды намного доступнее, чем Карпаты, то мечты о свободе становятся вдруг тюрьмой для тебя, безнадёжно влюблённого Арлекина; ты стоишь со штыком, как японский городовой в декабре у ворот обескровленного Нанкина. Вроде он для тебя, он раздвинул своё нутро, предоставив тебе и запасы свои, и женщин, и свою паутину грохочущего метро, и остатки от праздников, мимо тебя прошедших, мол, бери, мой хороший, хватай, коли хватит сил, обгрызай мои звёзды, царапай мои фасады; только город тебя, как и водится, не спросил, что тебе самому в его каменных джунглях надо.
Так и смотришь на небо; взлетающий самолёт незаметно сигналит: смотри, я бегу отсюда. И ты думаешь: может быть, всё-таки упадёт, оправдав этой смертью надежду твою на чудо и твою правоту, потому как остаться здесь невозможно, не веря в достойность ходьбы на месте, но ты знаешь, мой маленький, в этой стране чудес не бывает без связей, рубля, шантажа и лести. Если город не давит, то это ты так привык, что совсем незаметной становится тяжесть слова, он кладёт на тебя белокаменный свой язык, и всё время чуть-чуть добавляет, опять и снова вынуждая искать оправдание тем делам, что когда-то вполне можно было означить ленью, а теперь — ни за что, и ты делишься пополам для того, чтоб успеть стать и снайпером, и мишенью.
То есть ты — это я. Про себя во втором лице говорить много легче, поскольку давать советы нынче каждый горазд, каждый знает один рецепт, как попасть на балет или в оперу без билета, как решить все проблемы за десять лихих минут, как найти и работу, и дом, и жену с зарплатой; только эти же люди, как щепку, тебя сомнут и не спросят: «Дружок, что по сердцу тебе здесь надо?»
Я стою наверху. На зубце крепостной строки. На кремлёвской звезде. Подо мною кипит Гоморра.
Я — японский солдат. Я готовлюсь войти в Нанкин. Генерал обещал, что подарит мне этот город.
(c) Тим Скоренко
понедельник, 03 сентября 2012
и когда он уже вернулся к тому, кто верил в него и ждал
и они живут так, как будто он вовсе никуда и не исчезал
однажды особенно надрывно вскрикивает дверной звонок
он открывает. на пороге Джим, совершенно прежний, от головы до ног
привет, дорогуша, как протекает твоя жизнь с нового листа?
извини уж, что беспокою - я бы не стал
но куда мне еще идти с простреленной головой?
ты можешь, конечно, не помогать, тебе делать глупости не впервой
это будет грустно - мне бы совсем не хотелось нарушить правила нашей игры
но ты не боишься, что Джон узнает то, что ты так пытаешь скрыть?
Шерлок, морщась, дергает ртом и кивает: входи, гореть бы тебе огнем
можешь выкинуть всё из шкафа и поселиться в нём
всё равно там давно хранятся только кучи какого-то барахла
школьные фотоальбомы Джона и прочий ненужный хлам
Джим, поселившись в шкафу, ведет себя тихо, выходит не каждый день
Джон не протестует, что в их квартире обитает мертвый гениальный злодей
главное, что Шерлок сумел как-то выжить, вернулся, преодолел преграды
Шерлок ему никогда не расскажет правду
дорогуша, тебе на грудь не давит ли крышка гроба?
как ты выжил? никак не выжил
в тот день мы умерли оба
***
Молли - проверенный друг. она приходит навестить их однажды вечером
и с тех самых пор настойчиво избегает повторной встречи
несмотря на работу в морге, Молли немного верится в чудеса
но она с первого взгляда отличает живого от мертвеца
***
Джон смотрит, как Шерлок спит, проверяет - дышит ли
Шерлок, как мне отплатить за то, что ты умер, чтобы я выжил
ты всё продумал правильно - и не твоя вина, что мой убийца
был слишком метким
слишком самоуверенным
поторопился
Леди Лайя
и они живут так, как будто он вовсе никуда и не исчезал
однажды особенно надрывно вскрикивает дверной звонок
он открывает. на пороге Джим, совершенно прежний, от головы до ног
привет, дорогуша, как протекает твоя жизнь с нового листа?
извини уж, что беспокою - я бы не стал
но куда мне еще идти с простреленной головой?
ты можешь, конечно, не помогать, тебе делать глупости не впервой
это будет грустно - мне бы совсем не хотелось нарушить правила нашей игры
но ты не боишься, что Джон узнает то, что ты так пытаешь скрыть?
Шерлок, морщась, дергает ртом и кивает: входи, гореть бы тебе огнем
можешь выкинуть всё из шкафа и поселиться в нём
всё равно там давно хранятся только кучи какого-то барахла
школьные фотоальбомы Джона и прочий ненужный хлам
Джим, поселившись в шкафу, ведет себя тихо, выходит не каждый день
Джон не протестует, что в их квартире обитает мертвый гениальный злодей
главное, что Шерлок сумел как-то выжить, вернулся, преодолел преграды
Шерлок ему никогда не расскажет правду
дорогуша, тебе на грудь не давит ли крышка гроба?
как ты выжил? никак не выжил
в тот день мы умерли оба
***
Молли - проверенный друг. она приходит навестить их однажды вечером
и с тех самых пор настойчиво избегает повторной встречи
несмотря на работу в морге, Молли немного верится в чудеса
но она с первого взгляда отличает живого от мертвеца
***
Джон смотрит, как Шерлок спит, проверяет - дышит ли
Шерлок, как мне отплатить за то, что ты умер, чтобы я выжил
ты всё продумал правильно - и не твоя вина, что мой убийца
был слишком метким
слишком самоуверенным
поторопился
Леди Лайя
С моим будущим, радость, не спать нельзя, ни напиться.
Мне и о нем и подумать страшно, не то, что ждать.
Вот, ловлю мотыльков, несу их освобождать,
И совсем не хочу хоть с кем-то еще случиться.
Лето рушится с неба в Москву, как монетный дождь,
Обступает тяжелой жарой, теребит за пальцы,
И чудовищно страшно забыть тебе улыбаться,
Или - нет, не забыть и услышать: "Да ты мне врешь!"
Никаких оправданий, радость, мои адвокаты
Вдруг нараз отказались спорить с твоим смешком.
А Москву обдает с высоты крутым кипятком,
Сигареты намокли и дышится нон-легато.
С моим прошлым еще веселее - я страшный миф,
Можно подло пугать детей и домохозяек.
Я грызу себя, радость, как пресный вчерашний сухарик,
И никак не могу проснуться, не заскулив.
Очень надо казаться счастливой, крутой и важной,
Сделать шаг, маникюр, козью рожу своим врагам...
Я живу так до ночи. И топаю к мотылькам.
Мотыльки рвутся в небо и страшно хотелось бы - так же.
Крис Аивер
Мне и о нем и подумать страшно, не то, что ждать.
Вот, ловлю мотыльков, несу их освобождать,
И совсем не хочу хоть с кем-то еще случиться.
Лето рушится с неба в Москву, как монетный дождь,
Обступает тяжелой жарой, теребит за пальцы,
И чудовищно страшно забыть тебе улыбаться,
Или - нет, не забыть и услышать: "Да ты мне врешь!"
Никаких оправданий, радость, мои адвокаты
Вдруг нараз отказались спорить с твоим смешком.
А Москву обдает с высоты крутым кипятком,
Сигареты намокли и дышится нон-легато.
С моим прошлым еще веселее - я страшный миф,
Можно подло пугать детей и домохозяек.
Я грызу себя, радость, как пресный вчерашний сухарик,
И никак не могу проснуться, не заскулив.
Очень надо казаться счастливой, крутой и важной,
Сделать шаг, маникюр, козью рожу своим врагам...
Я живу так до ночи. И топаю к мотылькам.
Мотыльки рвутся в небо и страшно хотелось бы - так же.
Крис Аивер
По тебе, мой хороший, видно,
что ты не местный:
в гуще пышных зефирок,
мелочи разномастной --
ты из глины крутого замеса,
жесткого мяса.
Каждый хочет тебя потрогать --
"он настоящий".
Хищный ящер,
искрящий провод и черный ящик --
ощутимый, рельефный, звучный.
Вкусный. Штучный.
Только как бы мы ни сюсюкали:
зайчик, лучик.
Помни: в жертву богам
приносят лучших из лучших.
Сильных воинов, ловких охотников,
а не глупую мишуру.
Так что это тебя мы
не досчитаемся
поутру.
Шутник
что ты не местный:
в гуще пышных зефирок,
мелочи разномастной --
ты из глины крутого замеса,
жесткого мяса.
Каждый хочет тебя потрогать --
"он настоящий".
Хищный ящер,
искрящий провод и черный ящик --
ощутимый, рельефный, звучный.
Вкусный. Штучный.
Только как бы мы ни сюсюкали:
зайчик, лучик.
Помни: в жертву богам
приносят лучших из лучших.
Сильных воинов, ловких охотников,
а не глупую мишуру.
Так что это тебя мы
не досчитаемся
поутру.
Шутник
— Погляди: твоя жизнь выходила из берегов,
пока я увядала и разучалась ходить пешком.
И седые нити были ещё ничего,
стало страшно всерьёз, когда обнаружился горб.
— Вот ещё смотри: заклеенное — не порез,
я мозоль от ручки в который раз сорвала.
(И она предъявляет мне окровавленный крест —
белый пластырь на пальце, слипшийся меж фаланг.)
— Если ты хотел упрекнуть меня, не спеши:
я старалась, мне два этих года зачли за шесть.
Но давно известно же: хочешь писать — пиши.
Но когда хочешь жить, то лучше танцуй и шей.
ася роршах
пока я увядала и разучалась ходить пешком.
И седые нити были ещё ничего,
стало страшно всерьёз, когда обнаружился горб.
— Вот ещё смотри: заклеенное — не порез,
я мозоль от ручки в который раз сорвала.
(И она предъявляет мне окровавленный крест —
белый пластырь на пальце, слипшийся меж фаланг.)
— Если ты хотел упрекнуть меня, не спеши:
я старалась, мне два этих года зачли за шесть.
Но давно известно же: хочешь писать — пиши.
Но когда хочешь жить, то лучше танцуй и шей.
ася роршах
Рассказать тебе? В коматозной твоей Москве
Я живу, как пустой сорняк, даже не цвету.
Мясорубка в моей расколотой голове
Еле теплую кровь переводит на пустоту.
Я лежу неподвижно, как полозы спят в траве,
И ловлю одуванчики, пальцами, на лету.
Рассказать тебе? Я не знаю таких врачей,
Чтоб умели заштопать рванье у меня внутри.
Я ознобливо кутаюсь в воротники плащей,
Пробираясь неслышным призраком вдоль витрин.
И качаюсь, как тень от выброшенных вещей,
И в глазах у меня нахохлились снегири...
А вообще ничего так, не страшно и не знобит,
И смешные картинки находятся в закромах.
Воздух дышит озоновым коксом и так звенит,
Что под самыми ребрами чувствуется зима.
От мозаичных улочек сладко в глазах рябит,
Разноцветные духи движутся сквозь туман.
Рассказать тебе, чтобы откашляться от любви
И уже, понемногу, выбраться из дерьма.
Даже легче. Как будто мы выкупались в крови
И теперь, уморившись, расходимся по домам.
Крис Аивер
Я живу, как пустой сорняк, даже не цвету.
Мясорубка в моей расколотой голове
Еле теплую кровь переводит на пустоту.
Я лежу неподвижно, как полозы спят в траве,
И ловлю одуванчики, пальцами, на лету.
Рассказать тебе? Я не знаю таких врачей,
Чтоб умели заштопать рванье у меня внутри.
Я ознобливо кутаюсь в воротники плащей,
Пробираясь неслышным призраком вдоль витрин.
И качаюсь, как тень от выброшенных вещей,
И в глазах у меня нахохлились снегири...
А вообще ничего так, не страшно и не знобит,
И смешные картинки находятся в закромах.
Воздух дышит озоновым коксом и так звенит,
Что под самыми ребрами чувствуется зима.
От мозаичных улочек сладко в глазах рябит,
Разноцветные духи движутся сквозь туман.
Рассказать тебе, чтобы откашляться от любви
И уже, понемногу, выбраться из дерьма.
Даже легче. Как будто мы выкупались в крови
И теперь, уморившись, расходимся по домам.
Крис Аивер
Взял Иван яйцо, а в яйце игла.
Смерть Кощея в руки судьба дала,
Расколоть его - вот и все дела!
Не сглупить бы только.
А яйцо хрустальное, посмотри,
На свету чудесным огнем горит,
Волосок иглы у него внутри
Золотой и тонкий.
А в ушке мерещатся тополя,
Облака, невиданная земля,
Паруса заморского корабля,
Что на волнах дремлет.
Понимает Ваня, что враг силен,
Насылает морок, опасный сон,
И тогда с размаху швыряет он
То яйцо о землю.
Василиса плачет: Иван, дурак!
Кто тебя учил поступать вот так?
Он теперь бессмертный, твой лютый враг,
Колдовская нежить.
У Кощея раньше была душа,
Эту душу ты в кулаке держал,
А теперь разбил то, чем он дышал,
Что берег и нежил!
У Кощея ветер свистит в груди,
Он смеется: ну, дурак, выходи!
Угадай, что ждет тебя впереди! -
Рот кривит оскалом.
У Ивана гордость течет с лица...
А осколки сказочного яйца
Залетают людям легко в сердца,
Не чета зеркальным.
Графит
Смерть Кощея в руки судьба дала,
Расколоть его - вот и все дела!
Не сглупить бы только.
А яйцо хрустальное, посмотри,
На свету чудесным огнем горит,
Волосок иглы у него внутри
Золотой и тонкий.
А в ушке мерещатся тополя,
Облака, невиданная земля,
Паруса заморского корабля,
Что на волнах дремлет.
Понимает Ваня, что враг силен,
Насылает морок, опасный сон,
И тогда с размаху швыряет он
То яйцо о землю.
Василиса плачет: Иван, дурак!
Кто тебя учил поступать вот так?
Он теперь бессмертный, твой лютый враг,
Колдовская нежить.
У Кощея раньше была душа,
Эту душу ты в кулаке держал,
А теперь разбил то, чем он дышал,
Что берег и нежил!
У Кощея ветер свистит в груди,
Он смеется: ну, дурак, выходи!
Угадай, что ждет тебя впереди! -
Рот кривит оскалом.
У Ивана гордость течет с лица...
А осколки сказочного яйца
Залетают людям легко в сердца,
Не чета зеркальным.
Графит
