катякатя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. в пятницу вечером катя приходит в паб и садится на барный стул. катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.
рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. у кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.
катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как белый бим. одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.
в бокале у кати текила, сироп и фреш. в брюшине с монету брешь. в самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?
катя мнит себя клинтом иствудом как он есть.
катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, кате мелочь война – она, в общем, почти цела.
у кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. ты, господь, если не задушишь – так рассмешишь.
***
у кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.
***
катя толкает дверь, ту, где написано «выход в город». климат ночью к ней погрубел. город до поролона вспорот, весь желт и бел.
фейерверк с петардами, канонада; рядом с катей тетка идет в боа. мама снова звонит, ну чего ей надо, «ма, чего тебе надо, а?».
катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «я сломала руку. мне очень больно. приезжай, пожалуйста, поскорее».
так и холодеет шалая голова. «я сейчас приду, сама тебя отвезу». катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.
катя думает – вот те, милая, поделом. кате страшно, что там за перелом.
мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. у мамы уже зуб на зуб не попадает. катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. что-то колет, оно не действует, хоть убей. сердце бьется в кате, как пойманный воробей.
ночью в московской травме всё благоденствие да покой. парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.
ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.
безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. мама от боли плачет и причитает.
рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как командор, из операционной ломится в коридор. садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. просит друга коляна при нем дозвониться юле.
а иначе он зашиваться-то не пойдет.
вот ведь долбанный любимый.
все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. вокруг него санитары и доктора маячат.
мама плачет.
толстый весь раскроен, как решето. мама всхлипывает «за что мне это, за что». надо было маму везти в цито. прибегут, кивнут, убегут опять.
катя хочет спать.
смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.
катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.
к пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. мама плакать перестает. загипсована правая до плеча и большой на другой руке. мама выглядит, как в мудацком боевике.
катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.
***
«я усталый робот, дырявый бак. надо быть героем, а я слабак. у меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. не боец, когтями не снабжена. я простая баба, ничья жена».
мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.
***
и господь подумал: «что-то катька моя плоха. сделалась суха, ко всему глуха. хоть бывает катька моя лиха, но большого нету за ней греха.
я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор жк. даже вот мужика – днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. но я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. катерина моя не дура. она поймет».
катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. то, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.
…катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.
катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.
там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина
поговоритьсуть не в том, чтоб не лезть под поезд или знак «не влезай – убьет». просто ты ведь не нео – то есть, не вопи потом, как койот. жизнь не в жизнь без адреналина, тока, экшена, аж свербит – значит, будет кроваво, длинно, глазки вылезут из орбит. дух захватывало, прохладца прошибала – в такой связи, раз приспичило покататься, теперь санки свои вози. без кишок на клавиатуру и истерик по смс – да, осознанно или сдуру, ты за этим туда и лез.
ты за этим к нему и льнула, привыкала, ждала из мглы – чтоб ходить сейчас тупо, снуло, и башкой собирать углы. ты затем с ним и говорила, и делила постель одну – чтобы вцепляться теперь в перила так, как будто идешь ко дну. ты еще одна самка; особь; так чего поднимаешь вой? он еще один верный способ остро чуять себя живой.
тебя что, не предупреждали, что потом тошнота и дрожь? мы ж такие видали дали, что не очень-то и дойдешь. мы такие видали виды, что аж скручивало в груди; ну какие теперь обиды, когда все уже позади. это матч; среди кандидаток были хищницы еще те – и слетели; а с ним всегда так – со щитом или на щите.
тебе дали им надышаться; кислородная маска тьмы, слов, парфюма, простого шанса, что какое-то будет «мы», блюза, осени, смеха, пиццы на садовой, вина, такси, - дай откашляться, бог, отпиться, иже еси на небеси, - тебя гладили, воскрешая, вынимая из катастроф, в тебе жили, опустошая, дров подкидывая и строф; маски нет. чем не хороша я, ну ответь же мне, боже мой, – только ты ведь уже большая, не пора ли дышать самой.
бог растащит по сторонам нас; изолирует, рассадив. отношения как анамнез, возвращенья – как рецидив.
что тебе остается? с полки взять пинцетик; сядь, извлеки эти стеклышки все, осколки, блики, отклики, угольки. разгрызи эту горечь с кофе, до молекулок, до частиц – он сидит, повернувшись в профиль, держит солнце между ресниц. он звонит, у него тяжелый день – щетину свою скребя: «я нашел у скамейки желудь, вот, и кстати люблю тебя». эти песенки, «вот теперь уж я весь твой», «ну ты там держись».
все сокровища. не поверишь, но их хватит тебе на жизнь.
медленный танецс ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. даже больше, осознавая свое бесправие. они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. только безнадежная.
она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. перестиховала.
я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. а вот тут, гляди, - родилось живое. щурится. улыбается. узнает.
он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
и какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.
ближний бойразве я враг тебе, чтоб молчать со мной, как динамик в пустом аэропорту.
целовать на прощанье так, что упрямый привкус свинца во рту.
под рубашкой деревенеть рукой, за которую я берусь, где-то у плеча.
смотреть мне в глаза, как в дыру от пули, отверстие для ключа.
мой свет, с каких пор у тебя повадочки палача.
полоса отчуждения ширится, как гангрена, и лижет ступни, остерегись.
в каждом баре, где мы – орет через час сирена и пол похрустывает от гильз.
что ни фраза, то пулеметным речитативом, и что ни пауза, то болото или овраг.
разве враг я тебе, чтобы мне в лицо, да слезоточивым. я ведь тебе не враг.
теми губами, что душат сейчас бессчетную сигарету, ты умел еще улыбаться и подпевать.
я же и так спустя полчаса уеду, а ты останешься мять запястья и допивать.
я же и так умею справляться с болью, хоть и приходится пореветь, к своему стыду.
с кем ты воюешь, мальчик мой, не с собой ли?
не с собой ли самим, ныряющим в пустоту...