#570.

[Billi-Milligan]

"Почему мы испытываем такой острый стыд, когда наш ребенок ведет себя "не так" (не убил никого, не ограбил, просто плачет или шумно носится, или его прилюдно вырвало)? Почему в любом обсуждении тем воспитания мы сразу вычитываем обвинительный вердикт и мгновенно превращаемся либо в прокурора, либо в обвиняемого? Почему так легко делаем друг другу больно в ходе этих баталий? Почему, словно потеряв способность здраво мыслить, начинаем оперировать крайностями: что же, ничего уже не чувствовать, что ли? роботами быть? и т. п.

Давайте посмотрим, откуда берется ненормальная чувствительность к критике извне (в том числе кажущейся).
Когда ребенок совсем маленький, младенец, в норме его все время хвалят, им восхищаются и любуются. Помните, у Барто: "Она водички попила -- ну , девочка, ну, умница; она немного поспала -- ну, девочка, ну, умница". КАЖДОЕ и ЛЮБОЕ проявление младенца вызывает умиление, а главное -- оно позитивно отзеркаливается, то есть вопроизводится материью или другими близкими, при этом окрашиваясь лаской, одобрением, любовью. Позитивное отзеркаливание заложено в нас, как программа: любой взрослый, особенно женщина, с более-менее нормальным детством при виде младенца начинает, не задумываясь, делать это -- повторять его звуки и мимику, считывать и называть вслух его чувства, желания, действия. "А чего мы расстроились? У нас соска упала? Ах, как нам грустно без соски, совсем расстроился маленький. Да! Вот она, наша соска! Здорово!" и т. п., что со стороны, может, и выглядит идиотски, но ребенку очень нужно. Потому что он пока не знает, что то, что с ним происходит -- называется "грустно" или "здорово", он не знает, что у этого есть причина, и что можно что-то предпринять, чтобы "грустно" перешло в "здорово".
Благодаря позитивному отзеркаливанию младенец узнает две важнейшие вещи. Первая: я существую. Я проявляю себя, я делаю и чувствую, меня видят. Вторая: и это хорошо. Мне рады, я классный, меня любят.
Если позитивного отзеркаливания в сочетании с заботой достаточно ( а его достаточно, когда для матери оно легко и естественно, и она сама себя чувствует хорошей и значимой), внутри человека формируется очень прочный стержень представления о себе, как о 1) существующем, важном, "видимым" и 2) хорошем, дающим радость, правильном. На этот стержень потом будут нанизываться самые разные новые сведения о себе: что я мальчик или девочка, шалун или тихоня, беленький или темненький, старший или младший и еще много всего. В юности придется со всем этим ворохом разобраться икак-то упаковать в более--менее внятный "букет", а до того -- накапливать новые сведения о себе.
Понятно, что среди этих сведений будут попадаться и неприятные. Ни один ребенок не может вырасти, не огорчая время от времени родителей, не совершая ошибки и проступки, не сталкиваясь с тем, что что-то у него получается хуже, чем у других. Если стержень прочный, он, конечно, огорчается и злится, но в общем и целом способен примириться со своей неидеальностью.

Но бывает, что стержень слабоват. По разным причинам: мама была несчастна, испугана или преутомлена и не могла отзеркаливать сколько надо. Или ребенок был рано с ней разлучен и отдан, например, в ясли, где некому было его зеркалить. Или вообще в семье считают, что нечего нахваливать -- избалуется. Или родители позже, общаясь с ребенком, сами же разрушают этот стержень разными способами. Например, в наказание не разговаривают с ним, смотрят "сквозь него", как бы говоря: "ты не существуешь для меня". Или говорят: "Плохой мальчик, я тебя такого не люблю". Или "Сейчас вот оставлю тебя здесь, а сама уйду". Или "Ой, все будут смеяться над тобой, что ты в штаны писаешь". Или "Горе мое, убоище, помру с тобой" и т. п. Конечно, иногда это просто слова и ребенок это чувствует и не берет в голову. А иногда такое произносится всерьез, да еще подкрепляется криком, оскорблениями, побоями, изоляцией. Тогда по стержню наносится удар. За всеми этими словами и действиями ребенок слышит "Лучше бы меня не было", "Меня могут отменить", "Таких, как я , не любят", "От меня всем плохо".
Он еще маленький, он не может сказать: "Да идити вы все лесом, я человек и ценен сам по себе, а не только когда вам нравлюсь!". Он не может понять, что на самом деле мама его любит, даже когда вот это все говорит. Он не способен подлатать повреждения своего стержня собственными силами напомнив себе о своих успехах, или обратившись к друзьям. Он не может. Он верит. Он чувствует, что там, где должна быть незыблемая теплая опора -- холод, пустота, дыра, воронка, которая засасывает в небытие. Ведь его могут отменить -- его "лучше бы не было". Это не просто страх , что накажут, это экзистенциальный ужас небытия, отмены.
Пережив такое не раз и не два, уже нелзья быть спокойным. Нельзя беззаботно оттолкнуться от теплой прочной опоры сзади и побежать исследовать мир. Нельзя встречать разные сведения о себе -- хороше и плохие -- с открытым интересом и искренним чувством, собирая свой неповторимый "букет". Нет-нет-нет, отныне нужно бдить. Нужно защищать то, что осталось от стержня, избегать любых новых ударов. А то вдруг он не выдержит?
Если звучит что-то, похожее на критику, нужно немедленно принять меры. Нельзя допустить попадания в стержень, лучше отбить на дальних подступах. В совсем раннем детстве -- сжаться, не слышать, "отупеть". Позже научиться отражать: "я хороший, это они плохие, вредные". Или нападать в ответ: "да ты сам сволочь". Или пристроиться сверху: "мне кажется, ты не понимаешь, о чем говоришь, позволь дать совет...". Еще более совершеная тактика -- сделать критику невозможной. Как можно критиковать того, кто безупречен и лучше всех? Или, наоборот, всех переиграть и заранее самому себя во всем обвинить и устыдить -- что, съели?
Защиты используются разные, их полный список психологи, кажется, так и не составили, но суть одна.
Когда стержень надежен, фокус внимания человека направлен на движение изнутри вовне: вот я, я выражаю себя в этом мире, я прорастаю в него, я делаю то-то, я чувствую так-то, я хочу того-то, я выбираю, решаю, ищу свой путь, прислушиваясь к себе. И в этом движении мне, конечно, интересны и важны другие люди, а как они решают и выбирают, а чего они хотят и могут? А что мыв хотим и можем вместе, как нам дружить, спорить, любить?
Если же стержень так себе, вместо этого все время приходится бдительно отслеживать любые сигналы извне вовнутрь. А вы что обо мне думаете? А вы вообще обо мне думаете? А как я выгляжу? А вдруг плохо? А вдруг они решат, что я...? А вдруг будут смеяться? А вдруг не согласятся? За всем этим стоит все тот же ужасный вопрос: А ВДРУГ МЕНЯ ОТМЕНЯТ? В разных его вариациях, от "Тварь ли я дрожащая или право имею", до "Вася, ты меня уважаешь?" Малейшая ошибка или промах вызывают внутри волну ужаса и вины. Малейшее неудовольствие окружающих -- страх, агрессию, или диссоциацию ("выпадение" из реальности). Человек с непрочным стерднем УЯЗВИМ. Такое даже выражение есть "уязвленное самолюбие". Вот примрно про это.
Я в се время удивлялась как часто здесь, в ЖЖ, говоришь о чем-то, а в ответ начинают обсуждать не тему, а тебя. "А еще психолог", или "я Вас уважал, а Вы вот, оказывается", или "да Вы просто ничего не понимете". Казалось бы, зачем? Ну, смысл? Ясно же, что мне вряд ли интересно себя обсуждать с совершенно незнакомым человеком? Если мне вдруг будет надо, я с мужем обсужу. Или с друзьями. С психотерапевтом, наконец. Мне интересно про то, про что был разговор, не про меня. Долго удивлялась, а потом, пожив в этом пространстве подольше, поняла, что тактика эта не такая уж и глупая, а очень даже эффективная. Хотите, чтобы на ваш комментарий почти наверняка ответили? Говорите не о теме, а об авторе, что-нибудь критическое лучше В большинстве случаев без ответа не останетесь. А там, слово за слово -- выйдет холиварчик.

Если судить по ЖЖ, уязвимость среди нас очень высока, да и по повседневному общению тоже.
Уязвимость, конечно, не всегда является постоянным, базовым качеством. Например, она нормальна после периода сильных неудач или после травмы, связанной с эмоциональным насилием -- например, травли, прилюдного оскорбления и т. п. Она нормальна в подростковом возрасте, когда человек находится в процессе кризиса идентичности и еще толком не знает, какой он, а потому очень зависим от внешней оценки. Это все временно и проходит.
Врообще, в юности и молодости многим удается залатать даже сильно пострадавший в детстве стержень -- за счет осознания своих талантов, жизненного предназначения, сильной любви. Или, на худой конец, выработать защиты такие сложные, виртуозные и эстетичные, что они уже не выглядят, как защиты. Тонкий снобизм, самоирония, "просветленность" , помощь всем и вся, системное видение "с одной строны, но с другой...", короче, "все на самом деле сложнее (проще)"-- мы бываем чертовски изобретательны в своем желании жить. Правда, энергию эти защиты все равно жрут, конечно, и все равно являются несвободой Люди приспосабливаются, потому что при уязвимости, напомню, вопрос критики -- это не вопрос высокой или низкой самооценки, не вопрос конкуренции, это вопрос жизни и смерти. Отмены или существования. Так что мы умеем защищаться, и слава богу. (Всем, кто и это воспримет как обвинение и захочет написать "а Вы сами что, никогда?" -- отвечаю сразу: я -- всегда. Иначе как бы я все эти бурные полемики вела, а? Тут никакого стержня не хватит)

Казалось бы, испытывая постоянную вину и стыд или их угрозу, человек должен быть охренительно самокритичным. Знать, что он здесь и там несовершенен, работать над собой, исправляться. Так, наверное, родители думают, когда непрерывно ребенка стыдят и рассказывают, где и в чем он неправ. Но на самом деле -- ни фига. Все наоборот. Чтобы позволить себе осознать справедливость критики, а потом еще и измениться, надо быть очень уверенным в своем стержне. Нужноверить, что на время, когда прежние защиты будут отброшены, а новые качества и модели еще не наработаны, он удержит конструкцию. Верить, что тебя не отменят, даже если ты согласишься, что ты доставляешь кому-то неприятности, что ты ошибаешься, что ты чего-то не можешь или нарушаешь правила. Чтобы это принимать и выдерживать, надо много внутренних сил. Выражаясь по умному -- ресурсов. Ресурса мало -- изменений не будет, критика в лучшем случае будет отметена и обесценена, в худшем -- вгонит в депрессию. Если я хороший -- знаю это глубоко и твердо -- я могу признать, что местами все же не очень и есть над чем работать. Я могу осознать и принять, например, что не так одарен в чем-то, как хотелось бы, и никого не возненавидеть за это. Я могу честно признаться себе, что поступил в каком-то случае плохо, низко, и не искать оправданий, но и не разрушаться, а просто постараться что-то исправить исделать выводы. Если же я не уверен в том, что хороший и имею право быть -- я буду метаться между виной и агрессией, между самоуничижением и самомнением, я вцеплюсь в свои защиты, как утопающий в соломинку, и не сдвинусь с места, чтобы что-то в реальности изменить.

Когда уязвимых много, получается странная такая жизнь. Все на стреме, все бдят. Все в любой момент готовы своевременым или даже упреждающим ударом любую критику от себя отбить. Куда? Да куда попадя. В кого-нибудь другого. Все всех критикуют и обвиняют. Иногда объединяясь, чтобы покритиковать вместе -- это утешает и дает на время иллюзию безопасности. Ничего, конечно не меняется -- ресурса-то как не было, так и нет. Временами кто-то соображает, что за это тоже можно покритиковать и говорит: "Что вы все болтаете, а воз и ныне там?!". Это классно работает, сразу всех так -- раз! -- и прихлопываешь.

Но мы не будем прихлопывать, мы лучше подумаем, а правда -- где взять ресурс-то? Ну, детство же не переиграешь? Жидковат у нас у многих стержень-то. А жить надо, дети уже есть, не хочется им передавать злокачественное наследство.
Как же быть? Есть идеи?" (с)